Славное море, священный Байкал!

Смотрю по телевизору передачу про озеро Байкал: как рыбаки на прозрачном и гладком льду подымают сети с глубины 200-300 метров, где в данный момент обитают и кормятся рачком-бокоплавом, бормышем косяки серебристого байкальского омуля. Это одна из деликатесных рыб Байкала, на которую разрешен промышленный лов. Рыбаки голыми руками на сорокаградусном морозе выбирают из сетей эту красивую рыбу, бросают на лед, тут же оглушая ее деревянной лопаткой, чтобы она не теряла своих вкусовых качеств. В стороне с важным видом один из рыбаков пластал вдоль хребта омуля, развернув его – солил, перчил, давал подмерзнуть несколько минут. Подзывал очередного рыбака, наливая ему сто граммов спирту (потому что водка просто бы замерзла при такой температуре). Рыбак, чтобы согреться на морозе, выпивал свою порцию неразведенного спирта, отлив несколько капель Бурхану, и смачно закусывал омулем… И так захотелось увидеть чудо-озеро Байкал и попробовать самому эту деликатесную рыбу, оказаться вместе с этими суровыми людьми – и мечта о Байкале захлебнулась на 10 лет.

Самолет АН-26. Под крылом раскинулось необъятное белоснежно-ледяное царство Байкала. Трещины хаотичными линиями рассекли весенний лед Байкала. Бурхан – хозяин Байкала – просыпается после длинной зимы, ворочается подо льдом и мелкими землетрясениями вспарывает метровую толщину льда становыми трещинами, и яркое солнце не дает им замерзнуть (хотя ночью температура еще до минус пяти градусов).

Разглядываю в иллюминатор огромные поля нагроможденного льда; удивляясь силе Байкала, сердце замирало. Бесконечные ленты ледяного тороса: здесь обитает и зимует байкальская нерпа, продувая во льду отдушины, чтобы дышать после ныряния на глубину до 300 метров за жирной рыбой голомянкой, которая тает на солнце, превращаясь в жирное пятно. В больших торосах, под снегом, есть у нерпы и большой булдузяк – до метра в диаметре – для рождения потомства, 1-2 бельков, у которых через 2-3 месяца после линьки вырастает красивый серебристо-синий мех. И белька, вес которого доходит до 30 килограммов, уже уважительно называют куматканом. Он становится предметом охоты местных жителе не только за красивый мех, но и за вкусное мясо и целебный жир (до 5-7 килограммов с куматкана). Охотники заготавливают жир, едят его круглый год, жаря на нем рыбу и картошку. Живет нерпа до 50 лет. По весне самки спариваются с оргалами (самцами нерпы), образуя большие собрания.

Рассказывал мне все это сосед-пассажир с загорелым до черноты лицом от активного весеннего солнца: ведь Байкал находится на 450 метров выше уровня океана.

Аэропорт поселка Нижнеангарска с населением до 7000 человек – в основном это рыбаки и охотники, смесь русских казаков, которые пришли на Байкал в 1630 году, бурят, эвенков и красных тунгусов. Северная точка Байкала, где впадает в него две реки, Кичера и Верхняя Ангара, образуя дельту сор площадью до 23 квадратных метров, - рай для водоплавающей птицы: уток, гусей, журавлей, которые большими косяками летят сюда весной. И сейчас воздух был наполнен криками пролетающего низко табунка гусей.

И вот он, берег Байкала – необъятная даль, огромный могучий и, как оказалось, очень опасный, в толстом белом панцире льда. Нескончаемый в своем ледяном величии – завораживает, предупреждает синими метровыми трещинами, убегающими вдаль, дышит холодом. А над ним бездонное синее небо. Красиво. Сурово.

-         Двадцатое мая, а кругом лед и горы все белые, - вырвалось у меня вслух.

-         А гольцы (вершины гор – авт.) у нас круглый год белые, даже летом, - сказал сидевший на берегу рыбак, узнав во мне пришлого. – Видишь, Бурхан уже устал ворочаться, пыхтит, пытается взломать ледяные поля мелкими землетрясениями.

-         Да, я слышал этот непонятный гул с Байкала, шевеление льда и мелкое подрагивание земли под ногами.

-         Наш Байкал – особенный. Лицо умоешь, поздороваешься , посидишь с ним наедине, поговоришь – и на душе полегчает. Сколько людей знал он и сколько забрал за жадность и неуважение к себе за свой двадцатимиллионный век. Триста тридцать шесть рек и ручьев впадает в него. Только одна Ангара на юге – единственная непослушная дочь Байкала – уносит за секунду две тысячи кубометров его кристально чистой воды.

А вон Верхняя Ангара. Видишь? – промоина в устье течением бормыш уносит: там и омуль косяками собрался. Если хочешь половить омуля, приходи завтра в четыре утра. Да бутылку водки возьми, чтоб поздороваться и оказать уважение хозяину моря. И не называй его больше озером – обидишь Бурхана, фарта не будет, - говорил рыбак, наматывая толстую – 0,4-0,5 – леску на тридцатисантиметровую палку-рогульку и привязывая к концу лески большой тройник, обмотанный золотистой фольгой и красной ниткой. – Володя я. Тунгусом кличут. Завтра в четыре утра будем омуля ловить – за ночь лед подмерзнет. Жду утром, да не забудь взять, что я сказал, - Бурхана надо уважить.

Я искал место на ночлег, не переставая думать, как же такая красивая рыба омуль может клюнуть на такую грубую снасть.

Четыре утра. Берег Байкала. Небольшой морозец. Тунгус уже ждет. Протянул мне обещанную снасть, деревянную палочку с леской и огромным тройником.

-         Водку-то взял? Пошли, увидишь, как рыбаки собираются на льду.

Отойдя метров четыреста от берега в сторону речной промоины, остановились примерно в ста метрах от нее. Полуметровая трещина тянулась вдаль, разбегаясь еще на несколько , а вдоль этих трещин уже стояло до ста рыбаков, подергивая удочками-мотыльками. Я делал все, как учил меня Тунгус. На противоположном восточном берегу Байкала вывалился огромный шар – холодное красное солнце. Стало слепить глаза миллионами искринок, отражающихся ото льда. Мал уже верхний слой льда – десять сантиметров, а внизу одни метровые иголки.

-         Как растает лед сверху, надо сразу уходить. И очки тебе надо было черные взять – глаза испортишь, - сказал Тунгус, одев себе на нос два темных стекла от бутылки, примотанных синей изолентой к деревянным палочкам с дужками из проволоки для ушей.

И все время – 27 лет, – живя на Байкале, я поражался находчивости и смекалке местных жителей. Мне кажется, они могут все, если у них есть хотя бы нож и кусок лески.

Помню один случай. Заворачиваем за реку Томпа: поехали на охоту, привязав лодку.

-         Да мы недолго, - говорит Тунгус, - ничего не бери. Посмотрим, на солонец ходит зверь или нет.

Берем оружие только на случай встречи с медведем – изюбр днем очень осторожный – и соль. Прошли больше километра вдоль берега. Вода спала и стала очень прозрачной. То здесь, то там в ямах виден черный красавец хариус. Остановились.

-         Сейчас мы вас поймаем на рожню, - бормочет Тунгус.

Я ругаю его, что не дал взять спиннинг и рыболовные снасти. А Тунгус спокоен. Считает, сколько маток и самцов приходило на солонец, по размеру следа.

-         Ходил, ходил благородный олень-изюбр, - все шепчет Тунгус.

По следам вытаскивает запрятанный кол, бьет дыры, засыпая туда соль.

-         Ну, пошли к яме, хариуза ловить. Чем ловить? -  сейчас придумаем. Срезай шест листвяный.

Сам, снимая шапку, из-под козырька достает иголку и ниткой и кусок лески. Нагревает спичкой иголку, воткнув ее в деревянную палочку, и гнет из нее крючок. Иголка, мягкая, податливая, гнется что-то наподобие крючка. После Тунгус эту иголку закаливает, снова нагревает и опускает в воду.

-         У меня волосы в паху рыжие – фартовый я. Я же красный тунгус.

Снимает штаны, срезает пучок волос и ниткой прикручивает к самодельному крючку, распушает – вот тебе и мушка. Привязав мушку к леске, начинает подкрадываться к яме. Опуская мушку на воду и бороздя ею поверхность воды (ну настоящая стрекоза: сядет, помашет крыльями и дальше полетит). Хариус не заставил себя долго ждать – молнией блеснул из глубины. Удочка изогнулась в дугу. Мои опасения, что снасть лопнет и разогнется самодельный крючок, были напрасны. И вот уже красавец хариус, «черныш» назвал его Тунгус, бьется на берегу. Обловив две ямы, добыли до десятка «хариузей».

-         Аккуратно вспарывай брюхо. Смотри, нет ли икры.

Строгает сырые лиственные палки для рожни. Через десять минут мы поедали жаренных в собственном соку хариусов. Я похвалил Тунгуса, и его понесло: он содрал толстый кусок бересты  с березы – примерно 30-40 сантиметров, свернул его туго воронкой, сделал надрезы и закрепил – вот тебе и чайник. Зачерпнул воды.

-         Да этот чайник сгорит на костре.

-         Посмотрим, - сказал Тунгус. – Рви для заварки иван-чай да смородиновый лист.

А в костре уже нагревались несколько камней-голышей с берега реки. Воткнув наш березовый чайник в песок, двумя палками-рожнями Тунгус опустил туда раскаленные камни. На пятом вода закипела. Такого ароматного чая я еще не пил. Пусть там был пепел от костра и сверху плавали угольки, но от этого вкус был своеобразен, и мне казалось, что он даже немного сладчит. Вот он какой, наш Тунгус!

Более ста рыбаков, подергивая мотыльками, привлекали омуля к тройнику «золотинкой» и «красным хвостиком».

-         Ловится на подсап, а иногда и тройник заглотит, - говорил Тунгус с важным видом, вытаскивая очередного омуля.

И тут кто-то остановил мой кивок на середине. Я щипками потянул леску.

-         Мотай на руки, как я, - кричал Тунгус, - видишь – все мотают.

Но я уже ничего не слышал. Вот оно, это серебристое большеглазое чудо: граммов триста было у меня в руках и смотрело не меня большими удивленными глазами.

-         Молодец! – сказал Тунгус.

С промыслом и по-хозяйски взяв омуля, распластал его ножом на две половинки, густо посыпая солью и перцем. Не дав мне разглядеть и порадоваться на мою первую пойманную рыбу на Байкале

-         Упромыслил рыбу – надо Бурхану брызнуть, - говорил Тунгус, уже разливая водку.

Сто грамм и вкус нежного, удивительно вкусного омуля, еще почти живого, теплом в животе унесли мою обиду на Тунгуса. И мелькнула мысль, что это со мной уже было: телевизор, студент, рыбаки на льду… Но только сейчас я сам поймал этого красавца омуля и съел его. То там, то здесь махали поочередно руками рыбаки. Привычно вытаскивали омулей, лопаткой оглушали рыбу, и ощущал себя одним из них.

Вдруг в метрах десяти то меня охнул рыбак и опустился на колени.

-         Нерпу, наверное, нерпу зацепил! – кричал он, страшно ругаясь и с трудом удерживая удочку и леску, которая резала его руки.

И вот уже несколько помощников крутилось вокруг удачливого рыбака. Одни помогали ему советами, другие хватались за леску и, обжигаясь и режа руки, отпускали ее.

И мой напарник уже там , в рваных, без пальцев перчатках, перехватил леску и начал медленно выбирать и подтягивать эту нерпу. Но скоро дружный хохот рыбаков меня к ним. Для рыбака картина была на зависть: вместо нерпы на льду бился огромный налим, килограмм на десять. Тройник впился ему в анальное отверстие, когда он глотал целиком наших омулей. Тунгус с видом спеца объяснял, что «вот налим и греб всеми четырьмя мостами, удирал», хорошо хоть леска 0,5 выдержала. Подходившие рыбаки рассматривали налима. Хозяин сетовал, как он потащит его домой. Но Тунгус со словами, что без него он бы и не вытащил, быстро рапидовым ножичком вспорол налиму брюхо и вырвал почти килограммовую печень.

-         Вот это макса! Давай, у кого спирт еще остался, максу покушаем с солью и перцем. Наливай водочки, - сказал он мне, - пока я макало сделаю. Милое дело – кусок хлеба, соль да перец, а все остальное нам Байкал даст.

Выпили, макнули куском печени в макало. Макса жиром расплывалась во рту, и ее вкус напомнил мне печень трески в масле. И я тоже, как местный абориген, ел эту вкусную, сытную максу налима с кровяными прожилками. Если изжога есть, то желчь только глотать надо с пузырем, очень горькая. Как губка впитывал я Тунгусью школу. Ведь он все умел и был самым ловким и фартовым, а я завидовал его жизни. Ну и что из того, что он ни разу не ходил в школу.

Зато школа жизни у него за десятерых городских жителей. Мне нравилась его уверенность и то, что рыбаки не спорили и не возражали ему. А я уже считал его своим другом и учителем по рыбацким и таежным делам, не зная тогда, что жизнь свяжет меня с этим человеком почти на 27 лет.

Сытно рыгая, как Тунгус, - это бурятское «спасибо» хозяину, - я, привычными движениями рук мотая, вытаскивал омулей второго десятка. В то время солнце, которое в пять утра выкатилось из-за гор, холодным красным шаром поднялось и пригрело лед, и он стал продавливаться ногами. Иголки шевелятся, верхний слой льда, который подмерз ночью, растаял.

-         нужно уходить на берег, - говорил Тунгус, сматывая удочку.

Вокруг нас уже лежало на льду девятнадцать омулей, отливая синим серебром и искрясь на солнце. Я не разделял его мнения. Немного опьянев от водки и съеденных омулей, в рыбацкой эйфории, я потерял чувство осторожности, и мне очень не хотелось на берег. Казалось, клев омуля только начался. Но вдруг рыбак, который всех ближе находился к речной промоине, с криком взмахнув руками, опустился вместе с иголками под лед. Как будто там была вода, а не лед. Иголки сошлись над ним, подпрыгивая и шевелясь, не давая ему вынырнуть наверх, и этот круг увеличивался на глазах. Иголки, как живые, отделялись и отделялись ото льда. Остолбеневший, я не мог отвести глаз от этого живого круга пузырьков и иголок.  Ужас медленно завладел моим телом. Казалось, что лед тоже расходится у меня под ногами.

-         К берегу беги! – орал Тунгус, уже успевший скидать омулей в пакет.

От его толчка я очнулся и кинулся к берегу. Иголки то и дело уходили вниз под ногами. Проваливая до колена, я падал на живот, выдергивал ноги, с низкого старта опять бросался бежать к берегу. Рядом бежали рыбаки, падали, проваливались, выбирались, вставали и бежали, будто кланялись Байкалу, прося у него пощады за неурочный лов рыбы, за жадность, за свою беспечность.  

Уже у самого берега я запнулся за сокуи, замерзшие осенние волны, и пластом упал на землю. Земля, земля! – и этот холодный берег показался мне таким родным и теплым, я гладил его рукой. Сердце выскакивало из груди от волнения и пережитого страха. Было трудно дышать, в голове билась одна мысль: «Жив, жив!» Байкал не забрал меня. С трудом до меня доходили слова Тунгуса:

-         Хозяину Байкала, Бурхану, брызнули водочки, и живы остались.

Так вот ты какой, Бурхан, забираешь к себе не уважающих и нарушающих твой закон людей. На берегу творилось что-то непонятное. Толпа рыбаков, перебивая друг друга, враз что-то выкрикивала, материлась, доносились обрывки фраз, что «только дураки могут рыбачить на льду двадцатого мая. Да сегодня просто солнце сильно пригрело, и уже к десяти утра произошла распарка льда». Но в их голосах слышалось как бы оправдание себя за то, что никто не сделал даже попытку помочь товарищу, успокаивая себя мысленно. Но сделать-то ничего нельзя было, только погибнуть вместе с ним. Ведь он хотел больше поймать омуля. Ближе к промоине лед тоньше, но клевало лучше. Вот Хозяин и забрал его за жадность.

Красны шар солнца уже садился за гольцы. Пятая пустая бутылка водки, на углях, истекая жиром, жарятся на рожне омуля. Тунгус что-то гундит сам с собою, надевая на плоско выстроганные лиственные палки через рот омуля, делает надрезы на боках, втирает соль и жарит омуля в собственном соку. Я ем, обжигаясь соком, мысли пьяно скачут в голове: значит, цена этой красивой вкусной рыбки – жизнь человека.

С моря Байкала потянуло холодом. Где-то недалеко плачет с надрывом и причитаниями женщина, жена утонувшего рыбака. Страшно сурово, красиво в голове звучат слова песни: «Страшное море – священный Байкал».

Утром потянуло на берег, как преступника на место происшествия. Горит костер, пьяные рыбаки доказывают что-то друг другу. Мой Тунгус варит мясо нерпы. Здороваемся. Говорит, что из села Байкальского братья прислали тушку куматкана, молодой нерпы.

-         Сейчас накормлю, только потом сырую воду не пей. Мясо жирное – пронесет. А рыбака-то достали в четыре утра. Настелили досок, раздолбали во льду майну, нашли. Метров семь глубина, сразу увидали. Веревкой с крюком подцепили за одежду. Вот сейчас помянем, жена с братом поставили ящик водки. Видишь, сегодня-то никто рыбачить не полез. Да ты не думай, каждый год так, пока кто-нибудь не утонет. Все на лед лезут омуля ловить. Вот лед растает, потом на моторе поедем сети ставить, - спокойно, как будто рассуждая, говорил Тунгус.

И мне он нравился все больше и я хотел с ним на лодке, ставить сети, ловить петлей медведя, сидеть на солонцах ночью на благородного оленя-изюбра. Байкал, ты мне преподал урок, но я люблю тебя еще больше.

Помянув водкой утонувшего рыбака, смело ел нерпятину из грязного с жировой накипью котла. Мелькнула мысль: ни разу не мыли. Я пошел по берегу Байкала, кидая камешки на лед, как бы проверяя крепость, но зайти на лед не хотелось.

Первая рыбалка на Байкале еще долго оставалась страшным воспоминанием в моей жизни.